Режиссеру Александру Сокурову исполнилось 60 лет. Первые три его фильма были сняты еще при советской власти. Однако коммунистическую идеологию он "в упор не видел", игнорировал человека социализированного, но интересовался человеком отдельным.

Александр Сокуров ставит ответственность перед отдельно взятым человеком на первое место. Фото: Дмитрий Кощеев
Немногие из мастеров отечественного кино смогли перейти границу, разделившую советское прошлое и постсоветское настоящее без потери творческого лица. Среди них - кинорежиссер Александр Николаевич Сокуров.
***
Он снимал много и интересно до крушения режима. Он продолжает это делать и после его падения. И не потому, что скорее и успешнее других смог приспособиться к новым реалиям жизни, к новым условиям кинопроизводства. В этом отношении, думаю, процесс адаптации Александру Сокурову дался не менее мучительно и болезненно, чем его собратьям по цеху.
Ему, пожалуй, было легче других вот в чем. Он не слишком прочными узами оказался связанным с ценностными началами советской реальности - с надеждой на социализм с человеческим лицом, с упованиями на душеспасительный коллективизм, с лирическими манифестациями оттепельного кино. Бог знает, как его Бог уберег от всего этого.
Потом, много позже, он признался: "Ответственность перед отдельно взятым человеком для меня больше, чем ответственность перед отечеством моим".
Собственно советский режим, который доставил ему, как и многим его коллегам, множество мучительных неприятностей, он не отвергал ни прямо, ни косвенно. Просто коммунистическую идеологию он в упор не видел. Потому по ее поводу даже не рефлексировал, чем занималась с разной степенью успеха большая часть талантливых мастеров нашего кино. Их путь лежал от "Заставы Ильича" Марлена Хуциева к "Городу Зеро" Карена Шахназарова. Когда "Поезд остановился" Вадима Абдрашитова, могло показаться, что довольно было что-то поправить в локомотиве, исправить скоростемер, и наш паровоз вперед лети…
Не полетел. Побуксовал еще немного (см. "Премию", "Мы, нижеподписавшихся…", "Прошу слова") и… развалился.
Какому бы то ни было мировоззрению Сокуров предпочитал и предпочитает миросозерцание
Все производственные драмы "развитого социализма" и лирические переживания его героев были совершенно неинтересны автору художественного фильма "Одинокий голос человека".
В свою очередь, Режиму был абсолютно неинтересен одинокий голос дебютанта Сокурова, и потому его фильм пролежал на заветно-запретной полке без малого десять лет.
***
Какому бы то ни было мировоззрению, он предпочитал и предпочитает миросозерцание. Как правило, в хорошей компании. То с Андреем Платоновым ("Одинокий голос человека"). То с Бернардом Шоу ("Скорбное бесчувствие") и с Гюставом Флобером ("Спаси и сохрани"). То, наконец, с великим Гете ("Фауст" - фильм, который в этом году будет претендовать на венецианского "Золотого льва").
Первые три фильма были сняты еще при советской власти. Они казались современникам надмирными. Идеологическим функционерам - оторванными от действительности. Хотя бы потому, что он игнорировал человека социализированного и интересовался человеком отдельным. Отдельным как остров в океане.
И вот так получилось, что он, "оторвавшись от земли и от народа", с высоты своего надмирного положения поставил нашему обществу жесткий диагноз - "Скорбное бесчувствие", который несколько позже был подтвержден Кирой Муратовой в "Астеническом синдроме". И уже только много позже, на "вскрытии", благодаря фильмам Алексея Балабанова, мы воочию увидели, как далеко зашла болезнь общества. Задним числом стало понятно, что организм уже не подавался амбулаторному лечению.
***
И сегодня до нас не очень доходит, что философы-художники видят дальше и глубже популярных беллетристов. У Сокурова свои взаимоотношения со зрителями. Вот как он их для себя сформулировал:
"Когда-то меня очень беспокоило, что у моих фильмов мало зрителей. Сегодня - нет. Настоящее искусство предполагает избирательность и узкий круг. Это обязательные условия его, искусства, существования. Массовый спрос на какое-нибудь произведение означает для меня только одно: в этом произведении есть серьезные художественные проблемы, изъяны. И еще: опыт показывает, что люди, которые по-настоящему встретились с моими ли фильмами, с фильмами ли других режиссеров, которые выбирают индивидуальный путь, - эти люди уже кресел не покидают. Остаются. Этих людей никогда не будет ни слишком много, ни слишком мало. И для меня честь делать для них картины. Большая честь".
Я это суждение готов разделить с одной оговоркой. "Настоящим искусством" может быть и то, которое ориентируется на массовые чаяния, которое опирается на массовое отчаяние.
Чаяния и отчаяния миллионов - это ведь само по себе феноменально, это уже пространство истории, граничащее с зоной мифологии. Как, например, в фильме "Русский ковчег".
Это очень неожиданное кино. Это не урок истории России. Скорее - философствование по поводу истории и культуры России, по поводу ее мифологии.
Европейский гражданин путешествует по европеизированной Руси, средоточием которой и является Эрмитаж, вытянувшийся вдоль Невы.
Европеец идет по залам, изумляясь способности русских к подражанию, их замечательному таланту копировать и делать списки с оригинала не хуже оригинала. И только успевает все время приговаривать то от ужаса, то с восхищением "ой-ой-ой" и причмокивает языком. Собственно, все изумление "ревизора" в том, как азиатчина Руси смогла соединиться с цивилизованной Европой, как Европа покорила Россию и как она при этом уцелела в России. Он-то знает, что Азия есть Азия и что Европа есть Европа. И он видит, что они сошлись.
Мы до сих пор ищем особый путь для своей страны, а она уж который век следует им. Эта тяжкая дорога, по которой идти нас понуждают кнутом и пряником, тиранией и рынком.
У сокуровского героя, закружившегося в мазурке, почти вырвалось: "Боже, как весела и празднична Россия!" Заключительная мазурка - кульминация фильма, самая впечатляющая его сцена и самая экспрессивная. И в такой момент до конца понимаешь, зачем Сокурову нужно было снимать эту картину одним планом - без монтажных стыков, скачков, бросков.
Вот она жизнь на одном дыхании! И вот она - многовековая история и тоже на одном дыхании.
Откровение сокуровского фильма в том и состоит: "Боже, как коротка, почти мгновенна история!"
"Молох" о том, как она трагична в своей будничности. Как будничен и обыкновенен сам тиран. Его безумие - всего лишь маска безумия биомассы.
"Телец" - вторая глава задуманной тетралогии. Ленин, пребывая все еще на вершине власти, не контролирует не только историю, но и власть. И это бы ладно. Но он не властен и над собственным сознанием.
С этой точки зрения драма Гитлера - не такая уж и драма. У него что-то там атрофировалось. У него, бедолаги, какое-то половое расстройство и утрачен вкус к хорошей еде, к иным радостям жизни. Но ему все еще доступно наслаждение властью. Он еще на этом свете.
Ленин уже по другую сторону реальности.
Насмешка над Гитлером в другом. Средних дарований обыватель вознесся на вершину мира, а в быту, вне своей зажигательной риторики, вне своего мундира, имперского антуража, обожания толпы идеалистов он - ничто.
И тщится быть нормальным земным персонажем, а выходит одна судорога.
С нашим Ильичем другой случай. Он не может помножить двухзначные числа в уме. Он пытается, но не знает, как к этой проблеме подступиться. Жена подсказывает: "столбиком".
Его мука и отчаяние от того, что его оставил рассудок. Тот самый, что был стержнем его внутреннего мира. Тот, в который он пытался заточить весь мир.
Его рассудок призван был заменить и совесть, и мораль, и любовь. Что целесообразно, то и свято. Что логично, то и неизбежно. Рационализм - превыше всего. На этом, по Сокурову и Арабову, и основан ленинский глобализм. Неважно, какое он имел отношение к реальному историческому персонажу.
Важно, что ленинский молох пострашнее гитлеровского. Важно, что это - та реальность, которую ХХ век переварил и которую ХХI еще долго будет отрыгивать.
Что касается Владимира Ильича и Надежды Константиновны, то они свой век доживают в тиши Горок, на природе и в изоляции от разума. Эта парочка в какую-то минуту могла бы вызвать вполне пасторальные ощущения. Как гоголевские старосветские помещики. Они и есть Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, но, разумеется, карикатурные, трагические и фарсовые сразу, поскольку из их отношений вымыты без остатка любовь и душевность, заменой которым стали рефлекторные жесты и генеральный секретарь.
Что правда, то правда: сон разума рождает чудовищ. Но вечная бессонница разума способна вызвать к жизни такое, что не может и присниться.
Смерть прибрала разум героя, а тело оставила нам. На несчастье нам и во славу науки.
Наука от лица всемирного и все побеждающего разума отплатила Ленину-молоху тем, что сохранила на века его пустую оболочку.
Смысл следующей части тетралогии Сокурова "Солнца" открывается, если держать в голове предыдущие две части.
И Гитлер, и Ленин - безнадежные пленники тех вершин, к которым они шли, на которые столь целеустремленно взбирались. Спуститься с них они уже не могут при всем желании. В своем безумии они как в заточении, из которого побег - невозможен. А император Хирохито, оказавшийся императором не по своей личной воле, осторожно шаг за шагом спускается со своей заоблачной вершины в частную реальность.
Кто куда: одни вверх по лестнице, ведущей вниз и далее в бездну; другой - вниз, по той же лестнице.
Самая мучительная драма для Сокурова связана не с личной участью каждого из трех властителей, а с общей судьбой вверенных им толп. Каково целому народу отрешиться от своего божественного статуса…
А на пороге уже новый вызов - искушение массовой культурой с ее демонической энергией. Иначе, по Сокурову - искушение безумием.
"Но это не безумие отдельно взятого параноика, - говорит Сокуров, - это опаснее, это безумие миллионов. Главный ужас и главная опасность заключаются в этом. Меня в отчаяние приводит то, что происходит сейчас у нас в стране и что ползет на нас из телевизионного эфира. Потому что в этом зеркале опять множатся рожи - не лица, а рожи. Их постепенно становится все больше, они наступают… эти клыки, эти кошмарные слюнявые морды, заросшие шерстью…".
Перед лицом этой угрозы и под впечатлением ее режиссер снимает заключительную часть своей тетралогии - "Фауста".
…Так вышло, что зрители увидят эту картину в юбилейный для автора год.