Вениамин Смехов: Я верю в предопределенность судьбы и живу по ее сценарию

Фото: ИТАР-ТАСС
Массовая публика верна себе - как однажды нарекла его Атосом, так и стоит на том, никаких иных доблестей, кроме "мушкетерских", за Смеховым не числя.
Хотя только в кино он сыграл более тридцати ролей, и три-четыре из них, как сам считает, были вполне ничего себе. Что Смехов блистал в легендарных спектаклях Таганки, выходя на сцену Клавдием, Воландом, Плюшкиным, Глебовым в "Доме на набережной", Максимовичем в "Часе пик", - о том сегодня знают лишь умудренные долгим зрительским опытом театралы. А Смехов-режиссер, Смехов-литератор известен и того меньше.
С начала 90-х он постоянно в разъездах. Работал то во Франции, то в Германии, то в Израиле, то в Америке... Ставил на заграничных подмостках оперные и драматические спектакли. Колесит с чтецкими программами по российским городам и весям. Пишет художественные и документальные повести. Недавно издал трехтомник мемуарной прозы, включив в него и фрагменты из своих пьес по мотивам известных сказок. А в конце мая в эфире телеканала "Россия К" в течение восьми вечеров продолжался его авторский цикл "Я пришел к вам со стихами..."
"В поэзии заключена бацилла свободы"
- Вы отобрали для вашего цикла шестнадцать русских поэтов. И рассказали о них в жанре двойного портрета. Самойлов - Бродский. Твардовский - Есенин. Саша Черный - Игорь Северянин. Сочетания подчас весьма неожиданные. Это вы сами придумали или идея принадлежит каналу?
- Идея сделать такой цикл, причем именно в жанре двойного портрета, принадлежит главному редактору канала Сергею Шумакову. А пары я сам подбирал.
- По какой логике?
- Прямая логика была бы, объедини я этих поэтов, скажем, дружбой, типа Пушкин - Вяземский, Маяковский - Асеев. Но я доверился не логике, а интуиции. Мне показалось интересным обнаружить неожиданные, невидимые, на первый взгляд, сближения и совпадения. Например, Маяковский - Некрасов. Во-первых, один другого продолжал - помните, "Некрасов Колька, сын покойного Алеши"? Во-вторых, оба они были похоронены школьной программой - еще и это их соединяет. А в-третьих, Лиля Брик говорила мне, что Некрасов был для Маяковского одним из любимейших поэтов. А вот Самойлов - Бродский - это почти случайная, интуитивная подгонка, которая вдруг одарила меня письмом Бродского Самойлову. 1960 год, Иосифу двадцать лет, и он пишет Самойлову, взволнованно объясняя, кто он для него. В письме есть изумительные слова, и мне хотелось, чтобы они были сегодня услышаны.
- Услышаны кем? Сколько телезрителей может собрать сегодня цикл поэтических передач?
- Не так уж мало. Больше, чем вы думаете. Поэзия всегда освещала и согревала нашу жизнь. Лет десять-пятнадцать назад я с печалью наблюдал сумерки этого солнечного явления. А потом опять забрезжило. Ни в какой другой стране так не любят, не слышат и не воспроизводят поэзию, как в нашей. Вплоть до бешенства графомании. Россия - страна крайностей. С одной стороны - высота подлинной, божественной поэзии, с другой - чудовищная графомания. Я после передач на "Культуре" письма получаю: "С наслаждением смотрел ваш поэтический цикл. Вы открыли для меня такого-то и такого-то поэта. Кстати, я разрабатываю те же темы. Вот почитайте..." Но даже графомания по-своему отрадна. Она - знак культурного предпочтения. Я выступал в Самаре, и после концерта ко мне подошли молодые люди: "У нас в университете есть клуб Маяковского. Не хотите ли прийти к нам завтра и что-нибудь прочитать?" У Эдуарда Боякова в "Практике" идут с аншлагами поэтические спектакли Андрея Родионова, Елены Фанайловой, Веры Полозковой. А вот еще один показатель, что поэзия жива: в Москве в концертном зале Чайковского возродился абонемент под названием "Звучащее слово", и я уже трижды там выступал.
- Как бы то ни было, времена, когда поэзия собирала стадионы, прошли. И, наверное, хорошо, что прошли. Стихи в "Лужниках" - это было уникальное, но не вполне литературное явление.
- Любителей поэзии сегодня действительно немного в сравнении, скажем, с любителями персонажей "Фабрики звезд" или "Дома-2". А в шестидесятые годы поэзия владела умами сотен тысяч людей. В ней вообще заключена бацилла свободы. Поэзия раздражает соблазном вольности, пьянит мозги. Вот если есть химзаменители, то поэзия - витазаменитель, наджизненное пространство духа. В шестидесятые годы этот дух выявлялся в "лужниковских" витийствах. Происходившее там трудно назвать концертами. Это был и протест против несвободы, и что-то важное, связанное с диалогом отцов-детей... Но вот уже в нынешние времена я однажды участвовал в большом концерте, посвященном памяти моего друга, Юрия Визбора. Из актеров на сцене был я один, остальные - классики бардовской песни. И когда в конце мы запели: "Милая моя, солнышко лесное", - шеститысячный зал осветился, и Юлий Ким, последний из великих бардов, сказал мне шепотом: "Посмотри - черно-белое кино. Седые отцы, а рядом - дети. Значит как минимум два поколения". Я к тому, что мы все равно не ответим на вопрос, почему поэзия жива, хотя вроде бы все было сделано, чтобы ее не стало. Жива - и всё! Вот такое чудо.
"Я отравлен обожанием слова"
- Вы много занимаетесь литературой, режиссурой. С каких-то пор и преподавать начали. Это от того, что в актерской профессии вам стало неинтересно? Или еще почему-то?
- Когда-то, лет восемь-десять назад, у меня было несколько мастер-классов в американских университетах, но сейчас я нигде не преподаю, у меня просто нет времени на это. Эта информация появилась из Интернета, его произвольные сведения годами кочуют с сайта на сайт. Я в этом году был председателем государственной аттестационной комиссии в родном Щукинском училище и в РАТИ на отделении оперной режиссуры у Дмитрия Бертмана. А от преподавания время у меня отбирают другие увлечения, или лучше сказать - радости. Начать с того, что я - актер, но не до конца, потому что отравлен обожанием слова. Причем еще со школьных лет. Представьте себе: десятый класс, все решено, я твердо иду в журналистику или на филологический. И вдруг сворачиваю с этой дороги и подаю документы в два театральных вуза - Школу-студию МХАТ и Щукинское. И с тех пор везде, где Слово "переженилось" со Сценой, у меня получалось лучше всего.
"Актерство - это сохраненное детство"
- Скажите, так называемый интеллектуальный актер - это не выдумка критиков, склонных всему дать название?
- Я предпочитаю делить людей по прямым признакам. Профессионал или дилетант. Умный или глупый. Хороший или плохой. Образованный или невежда. С юмором или без. Мне приятно, что кто-то считает меня интеллектуальным актером. Но я всегда чувствовал себя ученически рядом с такими представителями этого "амплуа", как Зиновий Гердт, Анатолий Адоскин, Сергей Юрский, Алла Демидова... К этому типу актеров отчасти принадлежал и Михаил Козаков. Он был потрясающий знаток поэзии, феноменально исполнял Тютчева, Бродского... Меня недавно поразил своей начитанностью Юрий Назаров, замечательный актер, он Тарковскому очень нравился и играл у него в "Андрее Рублеве" и "Зеркале". И таких людей в артистической среде немало. Леня Филатов, несомненно, был интеллектуал. А Табаков, хоть и очень начитан, принципиально не притягивает к себе понятие "интеллектуальный актер", в нем игровое начало превалирует. Я тоже скорее "игровой" человек. Мне кажется, что актерство - это сохраненное детство. Если ты настоящий актер, то способен быть искренне наивным, и эта способность никакого отношения к интеллектуализму не имеет.
"У меня уже несколько оперных постановок"
- Вы ставите спектакли в Германии, Франции, Чехии, Израиле... Причем спектакли не только драматические, но и оперные. Прежде вы никогда не работали в музыкальных театрах. Трудно приобретался новый опыт?
- Как оперный режиссер я дебютировал в 1991 году в театре германского города Аахен, где поставил "Любовь к трем апельсинам" Прокофьева. С тех пор мне время от времени предлагают что-нибудь сделать для оперной сцены. В Мангейме я ставил "Дона Паскуале" Доницетти, в Мюнхене - (обе - с Давидом Боровским), в Праге - "Пиковую даму" Чайковского. Собирался ставить "Травиату" в московском театре "Новая опера", но когда из Любека мне предложили "Фальстафа" того же Верди, это показалось мне более привлекательным. Конечно, Любек - это не Мюнхен, Берлин или Гамбург, но там работал один из лучших дирижеров Германии Эрих Вехтер, который был магнитом для оперных звезд. Так произошло и на этот раз в случае с исполнителем заглавной роли Марио ди Марко.
- Как вам работается с оперными артистами, особенно с такими звездами, как Марио ди Марко?
- У него потрясающий баритон, и он был действительно звездой со всеми вытекающими отсюда прелестями. Вне сцены его могли обожать, бояться или ненавидеть, но когда он начинал петь, все просто млели. Но на первых репетициях я был готов убить его. Наши отношения с Марио пережили сложную эволюцию. Певцы не любят режиссеров, считая, что те самоутверждаются за счет композиторов, которых смело "улучшают". Тем не менее я набрался терпения (это главная заповедь любого режиссера), поверил в высокий профессионализм ди Марко, а он в мою любовь к Верди, и в конце концов мы стали друзьями. Я считаю, что мне много раз повезло в Любеке. И особенно с самой оперой, которую везде, в том числе и в России, боятся ставить: она очень трудна. Гениальный Верди позволил себе в 80 лет написать первую комическую оперу. В молодости пробовал - и не получалось, а тут создал шедевр, который выбивается из оперных канонов. Ведь обычно оперы как бы распадаются на отдельные арии. Здесь тоже кажется, что "Фальстаф" состоит из одних только реплик. А потом выясняется, что все эти реплики посажены на единую музыкальную основу, причем такую красивую, что из каждого диалога при желании можно было бы сделать отдельную оперу.
"Я предпочитаю сегодня любить Таганку на расстоянии"
- Вы в Театр на Таганке заглядываете?
- Иногда.
- На премьеры приходите?
- В моем сознании у Таганки навсегда прекрасное прошлое. А на премьерах я не бываю. Пришел на 45-летие театра. Из ветеранов, кроме меня, был только Золотухин. Последний раз я вышел на когда-то родную мне сцену в 1998 году в "Мастере". После спектакля мне позвонил Любимов и сказал что-то уважительное. А потом я случайно узнал, что и как Юрий Петрович говорит обо мне за моей спиной.
- Вы поддерживаете отношения с Любимовым?
- Да. При встречах ностальгически его обнимаю. И он, не без внутреннего труда, отвечает. Я очень люблю этот театр и очень благодарен Любимову. Дай Бог ему радости. Жена его уверенно вредит здоровью актеров, но слава Богу, бережет здоровье Юрия Петровича и правильно использует его клиническую неблагодарность. Для меня лучше сегодня любить Таганку на расстоянии. Это полезнее для души и утешительнее для ума.
"Мы протестовали не против Эфроса..."
- Не могу не спросить вас о драматичной истории, когда Таганку возглавил Анатолий Эфрос по настоятельной просьбе властей, сменив вынужденного эмигрировать Любимова. Вы были в числе тех артистов, кто, мягко говоря, не приветствовал приход этого большого мастера.
- Его приход "не приветствовала" вся труппа. Ведь Любимов не бросал Таганку. Вот вы сказали - "вынужденного эмигрировать", а тогда в 1984-м его просто выдавили из страны, перед этим оскорбив и унизив. И мы считали этически неприемлемым - вот так, при живом Любимове, без его разрешения прийти в созданным им театр и занять его место.
- Но Шаповалов, Филатов и вы, говорят, были к Эфросу особенно немилосердны...
- Мы просто отказались с ним работать и ушли в "Современник". С нами ушел и Давид Боровский.
- По Москве потом прокатилась молва про какую-то злую частушку, которую "таганские погорельцы" исполнили на капустнике по случаю 30-летия "Современника".
- "На таганском на пожаре/ погореть не удалось/. Здравствуй, крымовский татарин, /дорогой незваный гость!" - это в капустнике пели мы, а Гафт представил нас словами: "На дне" покоятся останки,/ Лишь трое выплыли с Таганки".
Пока Бог дает мне силы, я буду стараться удовлетворять три своих творческих аппетита - актерский, режиссерский и литературный
- По-моему, это было жестоко. Чтоб побольнее ударить, еще и Крымову (жену Эфроса, известного театрального критика. - В.В.) упомянули. Как вы сегодня относитесь к этой истории?
- Многое в этой ситуации объясняет фраза Михаила Булгакова из "Мастера и Маргариты": "И культурные люди стали на точку зрения следствия". Сегодня все переписывают прошлое, и если послушать современников, то кажется, что даже в 1968-м, когда советские танки вошли в Чехословакию, протестовать на Красную площадь вышли толпы, а ведь пришло всего 8 человек. Тогда же, в 1984-м, это была история политическая, к тому же семейного "психосложения", и для посторонних туманная. Ее суть такова: актеры протестовали не против Эфроса, а против насилия властей над театром. О том, приходить или не приходить в чужой театр, Эфрос советовался с друзьями - Товстоноговым, Ефремовым, Ульяновым, каждый из которых понимал, перед каким выбором поставили Эфроса. Все трое сказали: не делай этого! Ведь Роберт Стуруа отказался, потому что не получил благословения Любимова. Тем не менее настал день, когда в наш театр на черных "Волгах" приехали партийные начальники - "надзиратели над искусством", как мы их тогда называли - и привезли с собой нового худрука. И как дети, у которых жив отец, актеры дали Эфросу понять, что нехорошо приходить в семью таким вот образом. Понимал ли Анатолий Васильевич, что совершает поступок, достаточно сложный в этическом отношении? Конечно, понимал. Но те, кто прислал его на Таганку, внушили ему, что он спасает театр. И он трагически сам в это поверил.
- Вы и сегодня считаете, что Эфрос не должен был принимать Таганку?
- Сегодня мы живем в другое время и в другой стране, и сегодня я его стопроцентно оправдываю. Притом что стопроцентно оправдываю и нас. Как говорил мой герой из таганковского спектакля "Дом на набережной" по повести Юрия Трифонова: "Не люди виноваты, а времена, вот с временами пусть и не здоровается".
"У меня ни к кому нет ни зависти, ни ревности"
- Программа "Таланты и поклонники", которую вы ведете на ТВЦ, - в какой мере она является авторской?
- Героев для нее я выбираю сам, никто мне их не навязывает, хотя канал должен их утвердить. Мне пишут синопсис, но потом я включаю память и Интернет. В результате, все, что касается текстов с моими гостями - они только мои. А все остальное - от канала.
- А исторический детектив "Дело темное" на НТВ? Ваше участие в этом проекте сугубо актерское?
- В принципе, да. Это тот случай, когда никакая "отсебятина" невозможна. Фактологическую основу передачи создают знатоки истории, эксперты. В "темных делах" они разбираются лучше меня, и я им доверяю.
- Последние лет десять вы живете, мне кажется, более разнообразной и, может быть, даже более наполненной творческой жизнью, чем прежде. В связи с этим отмечаете в себе какие-нибудь перемены?
- Да. От отцовского нервического склада характера я, наверное, повернулся в сторону материнского всеприемлющего: принимать жизнь так, как она идет. Другое дело, что в последние годы судьба одарила меня удивительно щедро. Я почти никогда ничего для себя не просил. Ни ролей в театре. Ни режиссерских постановок. Ни передач на телевидении. Наверное, я ненормальный актер - у меня ни к кому нет ни зависти, ни ревности. Я просто верю в предопределенность и живу по "сценарию" судьбы. И пока Бог дает мне силы, я буду стараться удовлетворять три своих творческих аппетита - актерский, режиссерский и литературный.
Откройте: Шелленберг!
Вениамин Смехов снимается в кино с конца 60-х, но приобрел популярность только после исполнения роли Атоса в фильме "Д Артаньян и три мушкетера" (Одесская киностудия, 1979). "Даже если бы я снялся в ста фильмах, - говорит актер, - меня все равно знали бы как Атоса... Мы очень дружили семьями с Олегом Табаковым.
Однажды поехали в Крым. Прихватили еще семью Миши Козакова. Зашли в забегаловку, а она уже закрывалась. И мы "предъявили" свои мордочки поварам. А повара были уже пьяные, на Козакова посмотрели с некоторым интересом, но все равно сказали, что еды больше нет, забегаловка закрывается. А потом один из них ткнул пальцем в Табакова и сказал: "О! Шелленберг! "Семнадцать мгновений весны"!" И нам немедленно вынесли еду.