Валерий Михайловский, художественный руководитель знаменитого Санкт-Петербургского "Мужского балета", 12 июля на сцене Большого концертного зала "Октябрьский" отметит 40-летие творческой деятельности. О том, как выживают негосударстве

Валерий Михайловский Фото: Сайт Санкт-Петербургского Мужского балета
Есть чудная театральная байка: как-то в Перми танцовщики "Мужского балета" Михайловского, уже загримированные и в париках, разогреваются на сцене. Сам Михайловский стоит за кулисами и слышит, как две уборщицы переговариваются между собой: "Послушай, ты когда-нибудь видела таких здоровенных балерин?" - "Нет, никогда, а каким басом они говорят, ты слышишь?" - "Да что тут удивляться, все прокуренные".
Если есть анекдот, значит, его герой популярен. Самому Валерию Михайловскому, художественному руководителю знаменитого Санкт-Петербургского "Мужского балета", не до смеха. И не потому, что 12 июля в Питере на сцене Большого концертного зала "Октябрьский" он отметит 40-летие творческой деятельности. А потому, что и спустя десятилетия с начала карьеры его путь все так же лежит "через тернии к звездам".
Российская газета: Валерий Михайлович, вы только что выпустили новую программу.
Михайловский: Да, "Через тернии к звездам", в которой собраны оригинальные номера на музыку Чайковского, Генделя, Вангелиса, в хореографии питерских балетмейстеров Владимира Карелина и Эдварда Смирнова, с которым мы уже поставили две программы, и известного еще в советские времена эстонского хореографа Май Мурдмаа. И два номера поставил я сам. Это спектакль о реализации своей индивидуальности, борьбы за осуществление мечты, о пути, который проходит каждый из нас, и который никогда не бывает гладким. Увы, многие ломаются на этом пути, не выдержав испытания. Кто-то обращается к Богу, и вера заряжает его на борьбу, на преодоление препятствий.
РГ: Обращение к Богу может быть и бегством от реальности.
Михайловский: Может - когда человек уходит в монастырь, смирившись и отрекшись от всего. Я знаю потрясающего, успешного танцовщика, который так поступил. С тех пор он избегает общения с кем-либо вообще, и я не могу представить, какой перелом произошел в его сознании. Признаюсь, мне не понятно такое отрешение.
РГ: Вы ведь, по сути, тоже отрешились, отказавшись от всего во имя балета.
Михайловский: Да, я часто говорю о том, что служение балету подобно служению Богу. Если ты вступаешь на этот путь, и не подчиняешь балету свою жизнь без остатка, ты ничего не получаешь.
РГ: Что дает эта добровольная аскеза, лишающая многого из того, что можно получить от жизни?
Михайловский: Удовлетворение от того, что я сделал это - преодолел самого себя. Да, очень многое проходит мимо. Но я не жалею об этом. А заряженность на служение закладывается в детстве. Ты просто не можешь не идти по этому пути.
РГ: И у многих артистов балета этот путь обрывается еще до сорока лет. Часто трагически.
Михайловский: Да. Это страшно, когда в 38 лет ты вынужден уходить на пенсию. В расцвете сил, когда только начинаешь жить осознанно, ты вдруг оказываешься выброшенным на обочину. Пенсия ассоциируется со старостью, и, к сожалению, многие танцовщики так себя и ощущают.
РГ: Но почему для артистов балета эта закономерность всегда оказывается неприятной неожиданностью?
Михайловский: Самое ужасное, что никто об этом не думает. Почему, очень сложно сказать. Могу только пошутить про то, что физическая нагрузка отключает мозги.
РГ: Все равно, не понимаю, в чем проблема - сегодня можно получать образование хоть до 60 лет.
Михайловский: Да. И кто-то прекрасно себя находит в областях, не связанных с искусством. Но это единицы. Я знаю больше спившихся, погибших людей.
РГ: Извините, но это просто слабость. Например, ваш путь вряд ли был устлан розами, - раз уж поставлен спектакль, "Через тернии к звездам".
Михайловский: У меня меньше звезд - сплошные тернии. Всю жизнь меня преследуют. Сейчас уже живого места нет. Одна операция была такая, что чудом жив остался, и врачи говорили: "Думай о другой профессии…" Всю жизнь с больным коленом так и танцую.
Я очень благодарен судьбе, что попал в Одессу. Если бы я не прошел этот шестилетний период, наверное, сломался бы. В Одессе я прошел через такое, что дальше в жизни мог пережить очень многие вещи, пройти, сжав кулаки, стиснув зубы. Очень коварный город - веселый, но жестокий.
РГ: Объясните, пожалуйста.
Михайловский: Когда я стал солистом театра, сразу же началась жесточайшая травля, которая длилась несколько лет. Лезвия в трико, иголки, битое стекло в туфлях - все это было. Один раз я вышел на сцену, и у меня разлетелся весь костюм - он был заранее подпорот. Самое страшное - там многие гордятся сделанной гадость, хвастаются: "Вот я его подставил!" В Одессе есть Тещин мост, традиционное место самоубийц. И наступил момент, когда я уже решил идти на этот мост. Я не знал, как справиться с этим ужасом. Дело дошло до того, что мне пришлось обратиться в прокуратуру.
РГ: Спустя много лет после "одесского периода" уже в "Мужском балете" вы поставили спектакль "По образу и подобию" - парафраз пришествия Христа: посланец неба пытается унять раздоры. Очевидно, вы не озлобились и простили своим обидчикам.
Михайловский: На меня огромное воздействие оказал князь Мышкин, которого я танцевал у Бориса Эйфмана.
РГ: И которого вы позже сыграли на драматической сцене в спектакле "Послесловие к "Идиоту" (доктора Шнейдера играл Олег Басилашвили).
Михайловский: Когда серьезно работаешь над образом, - а я перечитывал критическую литературу, литературоведческие статьи, - "Идиота" читаешь совсем по-другому, начинаешь для себя исследовать мотивы поведения, замысел автора, и пропитываешься атмосферой романа, психологией князя Мышкина. Помню, на репетициях мы с Аллой Осипенко разговаривали фразами из романа, чем доставали Эйфмана со страшной силой. А пару лет назад случайно открыл книгу, и не мог оторваться: "Боже мой, я же совершенно по-другому это понимал". Неисчерпаемый роман…
РГ: Многие относятся к Достоевскому неоднозначно, говоря, что все его герои надуманны.
Михайловский: Конечно, Мышкин - абсолютно придуманный персонаж, таких людей не бывает. Почему Достоевский наделил его болезнью, - чтобы исключить из жизни Мышкина тот период, когда юношеский идеализм сталкивается с побоями судьбы и под воздействием этого люди меняются. Мышкин, не пройдя через это, сохранил идеализм, доброту, неумение отвечать на зло.
РГ: Именно он стал нашим национальным героем. Почему этот надуманный персонаж так любим?
Михайловский: Потому что он близок к Богу, ведь Достоевский в черновиках его называл Князь Христос. Конечно, поэтому мы любим его и тянемся к этому идеалу.
РГ: Вот именно - только тянемся.
Михайловский: Невозможно оставаться чистым в извращенном мире. Мы можем только стараться не делать гадости, не причинять людям боли, разочарований. Жить по каким-то нравственным принципам.
РГ: Всего-то 10 заповедей, не очень сложно их соблюсти.
Михайловский: Очень сложно. Жизнь - сплошное искушение.
РГ: Мне казалось, вы "весь в искусстве".
Михайловский: Да в том же балете, на репетициях могут довести до такого состояния, что я становлюсь мерзок сам себе. Куда тут до князя Мышкина…
РГ: Это правда, что благодаря роли князя мэр Петербурга Анатолий Собчак присвоил вашему театру государственный статус?
Михайловский: На самом деле, Анатолий Александрович видел меня не только в "Идиоте". Но действительно, когда в 1992 году Собчак рассматривал заявку и написанную мною концепцию театра, сказал: "Что ж, если это будет делать Михайловский, это может быть интересно - пусть работает". Было приятно.
РГ: Сегодня чиновники высокого ранга приходят на ваши спектакли?
Михайловский: Они редкие гости на наших выступлениях. Более того, мы уже и не государственное учреждение. В прошлом году нас лишили статуса.
РГ: На каком основании?
Михайловский: Мне трудно сказать. Кого-то мы раздражаем. У кого-то полностью отсутствует чувство юмора, и он видит лишь мужиков, переодетых в женские наряды. А доказывать всем, что это имеет право на существование, я не собираюсь. Но удар был очень сильный - я чувствую в себе силы работать, а нас "ликвидировали". Само слово "ликвидация" чудовищно.
РГ: Вдвойне обидно, что это произошло накануне двадцатилетия "Мужского балета". Как вы выживаете?
Михайловский: Сейчас понемногу налаживаем схемы выживания: что-то зарабатываем, государство дает субсидии (есть статья на поддержку негосударственных театров), но это очень маленькие деньги. Балетному театру крайне сложно. Мы сами себе очень дорого обходимся. Одна из самых больших статей расхода - аренда балетного зала. Дальше - балетная обувь. Туфли, особенно пальцевые, летят чудовищно. Костюмы балетные. Таких расходов нет у драматических театров. Ведь актеры могут репетировать в чем угодно, где угодно - на кухне, в комнате, крохотном зальчике.
А ведь мы практически единственная балетная труппа, которая ездит по стране. Объездили всю Россию вдоль и поперек - от Владивостока до Калининграда, от Мурманска до Сочи. Гастрольный график настолько напряженный, что бывает, мы утром приезжаем и вечером после спектакля уезжаем.
РГ: Вы хоть понимаете, где находитесь?
Михайловский: Иногда ребята путают города. "Это что, Саратов?" - "Нет, Самара" - "А что, вчера был Саратов?"
РГ: Слышала, что как-то на гастролях по Западной Украине не обошлось без инцидента.
Михайловский: Да, это случилось в городе Черновцы несколько лет назад. Перед концертным залом стояли самые настоящие пикеты с транспарантами: "Лучший москаль - мертвый москаль", "Чемодан. Вокзал. Россия". Раздавались оскорбительные выкрики. РУХ - националистическое движение, которое и организовало пикеты, - запретило продажу билетов на наш спектакль. Какая-то кассирша ослушалась, и ее избили. Так что я был готов к пустому залу, но не к встрече с лозунгами! Я вышел к пикетчиками и обратился к ним на мове: "Очень рад видеть вас, дорогие мои земляки. Я объездил почти весь мир, и очень долго ждал момента, когда смогу приехать на свою родную землю и показать свое искусство вам. Ни одна страна мира меня еще так не встречала. Спасибо вам большое".
РГ: Дипломатично, но с издевкой.
Михайловский: Все это показали по местному телевидению. Скандал стал замечательной рекламой. На следующий день мы должны были выступать во Львове. Продано было всего четыре билета. Но через несколько часов после показа сюжета по ТВ львовские зрители разобрали все. И в городе меня встречали как "пана Валерия".
РГ: Валерий Михайлович, когда случилась "ликвидация", не пришло в голову: "А гори все синим пламенем!" Может быть, пришло время для чего-то другого в вашей жизни?
Михайловский: Я могу перестать танцевать хоть завтра. Но как художественный руководитель, как постановщик, как репетитор, как педагог я же могу вести дальше труппу. Что же, труппу закрывать? А потом - что другое вы имеете в виду?
РГ: У вас есть опыт работы в драматическом театре.
Михайловский: Да, но это разовые акции. И, кстати, сейчас мне предложили сыграть Феликса Юсупова. Специально "на меня" написали пьесу. Мне безумно нравится история моего персонажа, раздираемого внутренней борьбой, целью которого была спасти Россию. Очень интересная личность, обладающая множеством оттенков. Я бы, конечно, с удовольствием принял участие. Но опять же - все наталкивается на материальные проблемы.
Что еще? Все бросить и начать писать мемуары? Хотя, признаюсь, сам думаю: "Господи, сколько всего интересного было в моей жизни! Сколько прекрасных людей я встретил". И я понимаю, надо фиксировать уходящее время. Но не могу жить на десять тысяч рублей пенсии и писать книгу.
РГ: О встречах с кем вы бы хотели рассказать?
Михайловский: Я был знаком с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским. Все началось с эйфмановского "Идиота". Он пришел на спектакль, а после этого мы долго с ним беседовали. Он так восторженно (вы помните его стиль?) говорил обо мне, а я скептически смотрел на него, и он вдруг себя оборвал: "Валерий, вы что, мне не верите?". Дело в том, что я сидел и вспоминал одну передачу, где Смоктуновский беседовал с Надей Павловой, которая только-только начала танцевать в Большом театре. Она была такая юная тогда, глупенькая. Иннокентий Михайлович с ней разговаривал, как с ребенком: "Наденька, вы такая талантливая!.." И я ему напомнил об этом. Он засмеялся: "Валерий, Бог с вами, о чем вы говорите!" И начал свои восторги аргументировать. Рассказал, что когда исполнял князя Мышкина в товстоноговском "Идиоте", ему не хватало выразительных средств, чтобы передать эмоциональные взлеты, которые испытывал его герой. "А вы вдруг как прыгнули, да еще с каким-то заворотом, душа обрывается! Никакое слово не может сделать то, что делает движение, да еще в союзе с музыкой".
У меня были и другие удивительные встречи - с Майей Михайловной Плисецкой, Галиной Сергеевной Улановой, Аллой Евгеньевной Осипенко, Марисом Лиепой, Олегом Валерьяновичем Басилашвили... И что поразительно - эти гениальные люди удивительно просты в общении. Они обходились без лимузинов, без охранников. Им не надо было доказывать таким образом свою значимость. Смотришь сейчакс на некоторых деятелей эстрады и думаешь: "Господи Боже мой, да кому ты нужен, что тебя еще и охраняют!"
РГ: Вас не страшит будущее?
Михайловский: Пока нет. Я не думаю об этом…
РГ: Как страус прячете голову в песок.
Михайловский: Нет. Я уже пережил этот страх, когда уходил из театра Эйфмана в никуда. Когда я перестану танцевать, у меня высвободится энергия для хореографии. Ведь у себя в труппе я сегодня не только танцовщик, но и репетитор, и педагог, и генератор идей…
РГ: Не чувствуете себя обманутым? Молодые приходят в Мариинку, в Большой театр и зарабатывают гораздо больше, чем вы, будучи хореографом, руководителем театра.
Михайловский: В десятки раз больше, чем я. И это ужасно их развращает. Попав в Мариинку, в Большой театр, они уже буквально через год перестают интересоваться творчеством, собственной реализацией. Они стоят себе в мимансе, получают за это огромные деньги и пафосно говорят: "Я - артист Большого театра!". Мы, воспитанные советской властью, не думали о деньгах. Думали о работе, о ролях, о том, как сделать двойной кабриоль с поворотом. Нищенских зарплат хватало на нищенскую жизнь. Но так жили все. И нищим я ушел от Эйфмана. Был период, когда мне выдали последнюю зарплату, а до получения пенсии оставалось целых четыре месяца... Но, знаете, я никому не завидую. У меня время было гораздо интереснее, чем у них.