18 июля отмечает день рождения Евгений Евтушенко. "В людях неистребимо человечье. Его не вытравить, не изгадить ни грязью, ни дерьмом. Оно прорастает из грязи, из-под дерьма прорывается красотой. Порывом человека к человеку. В этой неистребимости человеч
Пронзительность стихов Евгения Евтушенко проистекает из его пронзительной любви к людям. Это и есть его редкий дар. Фото: ИТАР-ТАСС
"День рождения - праздник прежде всего потому, что его могло не быть. Это как бы непредставимо, но я вас уверяю: мы есть, а многих-многих-многих нет. Мы в невообразимом меньшинстве. Поэтому рекомендую воспринимать жизнь как ошеломляющую невероятность".
Быть может, мной изменен порядок слов, но не нарушен смысл того, что говорил Евгений Евтушенко на своем дне рождения лет 30 назад. За прошедшие годы его восприятие жизни существенно не изменилось. Она, жизнь, - ошеломляющая невероятность.
Не помню, что я тогда подарил ему, но сегодня мой подарок не отличается оригинальностью. Стихи. Ничего другого я не смог придумать из-за стесненных обстоятельств.
В день, когда стихи эти были написаны, я, превратившись из кандидата в президенты в арестанта, дежурил по девятой камере внутренней тюрьмы КГБ Республики Беларусь. К вечеру заскрипел ключ в замке, распахнулась дверь: "Мусор!"
Вынос мусора - обязанность дежурного. "Быстро, б..! Бегом, б..!" В обнимку с мусорным ведром выскакиваю в клозет, где среди смерзшихся отходов человеческой жизнедеятельности вижу обрывок газеты. Использованный в клозете клочок.
В тюрьме, где тебя каждый день пытаются подавить, растоптать, обезволить, очень трудно выстоять, не имея представления о том, что происходит за тюремными стенами. Зажатый в пенале камеры, изолированный от всякой информации, ты жадно ловишь любое слово тюремщиков, пытаешься хоть что-то прочесть в их немигающих взглядах. А тут вдруг - обрывок газеты... И вправо, в картонный ящик выбрасывая мусор, я влево выворачиваю шею - и разбираю на газетном клочке в желтых разводах последние слова: "Держись, Володя! Твой брат Евгений Евтушенко".
Мне горло перехватило...
Когда меня перевели из тюрьмы под домашний арест, я несколько дней читал письма, присланные со всего мира - в том числе из России. Я благодарен русским писателям, актерам, музыкантам: Андрею Битову, Алексею Симонову, Людмиле Улицкой, Александру Калягину, Константину Райкину, Юрию Шевчуку, многим и многим, кто "руку подал мне в нелегкий час, не мешкая..." И до последнего дня моего не забуду, что первыми дружескими словами, вдруг проступившими из-под окружавшего меня тюремного дерьма, были слова Евгения Евтушенко.
"Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда..." - написала когда-то Анна Ахматова. Да. Это так. И более того...
До утра я не спал, ворочался на нарах - и многое вспомнилось мне в ту ночь, последнюю самую долгую ночь зимы 2010 года. И первая встреча с Евгением Евтушенко в уже далеком 1971-м с бессонницей на Котельнической набережной, и последняя встреча: на похоронах Андрея Вознесенского. На которых Евтушенко, еще, кажется, совсем недавно вместе с Вознесенским заполнявший слушателями стихов стадионы, сказал мне, глядя со сцены со стоящим на ней гробом в незаполненный зал Центрального дома литераторов: "Нас меньше, а их - меньше нашего".
"Нас много. Нас, может быть, четверо..." Вспоминались и стихи, и то, что за стихами. А в них и за ними - сакральное, метафизическое, прорывающее редуты материального мира в самых неожиданных местах.
В людях неистребимо человечье. Его не вытравить, не изгадить ни грязью, ни дерьмом. Оно прорастает из грязи, из-под дерьма прорывается красотой. Порывом человека к человеку. В этой неистребимости человечьего - суть поэзии Евгения Евтушенко и его самого. Неистребимо русского поэта.
А как пытались истребить! Неистребимо русских, неистребимо белорусских... В подвалах внутренней тюрьмы КГБ только в ночь с 29 на 30 октября 1937 года было расстреляно 22 поэта. В следующую ночь еще четверо... Кто-то из них, прислушиваясь к ночным звукам тюрьмы, лежал на моих нарах.
Страшная вещь - ночные тюремные звуки. Когда каждый скрип, каждый стук может оказаться последним. Об этом невыносимо думать даже сегодня. А что чувствовали они тогда?.. Да, человек ко всему привыкает, но каково оно: каждую ночь ждать, что вот сейчас, с этим скрипом, с этим звуком войдут и поведут?..
"Уходят люди. Их не возвратить. Их тайные миры не возродить. И каждый раз мне хочется опять от этой невозвратности кричать".
Пронзительность стихов Евтушенко проистекает из его пронзительной любви к людям. Это и есть его небесный дар - редкий вообще в людях и редчайший в поэтах, существах преимущественно самовлюбленных. "Если уж говорить начистоту, - написал он мне незадолго до моего ареста, - то как раз в сегодняшней не только нашей, а в мировой литературе этого-то пронзительно теплого отношения к людям так не хватает, что меня почти слезами пробило, когда ты вспоминал дорогие и мне имена..."
Евтушенко "всею кровью, хребтом" любит Россию, ее народ, ее поэзию, ее поэтов. Именно он, а не кто-то нашел в Нью-Йорке больного, уже забывшего имя свое Александра Межирова, над судьбой которого так много рыдали многие, собрал и издал его последние стихи. Именно он, а не кто-то собрал и издал антологию "Строфы века", свершив великий, неподъемный для одного человека труд, свершить который только он и был способен. И в тюрьму ко мне дошло не чье-то, а его письмо...
Он живет сегодня, преодолевая время всеобщей нелюбви. Это невыносимо трудно: любить, преодолевая. Но Евтушенко справляется. Он двужилен. Любовь дает ему невероятную мощь и силу, сравнимую с мощью и силой Маяковского: "Это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых Любовей и миллион миллионов маленьких грязных любят".
В тюрьме я боялся, что буду приговорен к пожизненному заключению или даже к смерти, когда мне сказали, будто из-за меня погибли люди, которых я призвал на площадь, чтобы протестовать против несвободных и несправедливых президентских выборов, прошедших в Беларуси 19 декабря 2010 года. Я не дошел до площади и не знал, что на самом деле случилось на ней, поэтому мучился виной. Но, увидев обрывок газеты с письмом Евтушенко, я перестал и бояться, и мучаться. Если бы из-за меня погибли люди, он бы мне не написал. И той же ночью, прислушиваясь к тюремным звукам и невольно напрягаясь каждой жилой на каждый стук и скрип, я написал ему...
Мой друг, мой брат, привет тебе, привет!
Ты руку подал мне в нелегкий час, не мешкая.
Поэт в России больше,
чем поэт -
И в Беларуси он ничуть не меньше.
Ну, вот ему и вышел укорот.
В том ничего невиданного нету.
Пророс 37-й гадючий год
Из ненависти подлецов к поэтам.
Неся кресты, терновые венцы,
Поэты, наши кровные отцы,
Шли по этапам, вешаясь, стреляясь,
А вслед им ухмылялись подлецы,
В самих себе, как в коконах, рождаясь.
Они себе цепляли ордена
И на погонах звезды зажигали...
Они украли наши времена!
Они страну у нас с тобой украли!
Украли нашу музыку, стихи,
В лай превратили речи нашей звуки,
По всем святыням расползлись, как мхи, -
Не трогайте моё! Отдайте, суки!
Пусть я кричал про то не по уму,
Пусть не туда я встрял - и мне за это
Башку отбили, бросили в тюрьму,
Но я не предал сам в себе поэта.
Поэзию не предал, видит Бог...
Одно мне душу мучает до жженья:
Какой за нами неоплатный долг!
С ума сойти! Но мы отплатим, Женя!
Не отдадим на поруг и на смех
Святое наше братство цеховое...
Мы, может быть, последние из тех,
Кто еще помнит, что оно такое.
Еще вдохнем мы терпкой густоты
Вина, стихов и, как не раз бывало,
Я выпью за Есенина, а ты,
Со мной обнявшись, выпьешь за Купалу.
И будут в окна бабочки на свет
Лететь всю ночь, и лики с небосвода
Всю ночь смотреть... Привет тебе, привет,
Мой друг, мой брат!.. Привет тебе, свобода!
25.12.2010,
внутренняя тюрьма КГБ.
"День рождения - праздник прежде всего потому, что его могло не быть. Это как бы непредставимо, но я вас уверяю: мы есть, а многих-многих-многих нет. Мы в невообразимом меньшинстве. Поэтому рекомендую воспринимать жизнь как ошеломляющую невероятность".
Быть может, мной изменен порядок слов, но не нарушен смысл того, что говорил Евгений Евтушенко на своем дне рождения лет 30 назад. За прошедшие годы его восприятие жизни существенно не изменилось. Она, жизнь, - ошеломляющая невероятность.
Не помню, что я тогда подарил ему, но сегодня мой подарок не отличается оригинальностью. Стихи. Ничего другого я не смог придумать из-за стесненных обстоятельств.
В день, когда стихи эти были написаны, я, превратившись из кандидата в президенты в арестанта, дежурил по девятой камере внутренней тюрьмы КГБ Республики Беларусь. К вечеру заскрипел ключ в замке, распахнулась дверь: "Мусор!"
Вынос мусора - обязанность дежурного. "Быстро, б..! Бегом, б..!" В обнимку с мусорным ведром выскакиваю в клозет, где среди смерзшихся отходов человеческой жизнедеятельности вижу обрывок газеты. Использованный в клозете клочок.
В тюрьме, где тебя каждый день пытаются подавить, растоптать, обезволить, очень трудно выстоять, не имея представления о том, что происходит за тюремными стенами. Зажатый в пенале камеры, изолированный от всякой информации, ты жадно ловишь любое слово тюремщиков, пытаешься хоть что-то прочесть в их немигающих взглядах. А тут вдруг - обрывок газеты... И вправо, в картонный ящик выбрасывая мусор, я влево выворачиваю шею - и разбираю на газетном клочке в желтых разводах последние слова: "Держись, Володя! Твой брат Евгений Евтушенко".
Мне горло перехватило...
Когда меня перевели из тюрьмы под домашний арест, я несколько дней читал письма, присланные со всего мира - в том числе из России. Я благодарен русским писателям, актерам, музыкантам: Андрею Битову, Алексею Симонову, Людмиле Улицкой, Александру Калягину, Константину Райкину, Юрию Шевчуку, многим и многим, кто "руку подал мне в нелегкий час, не мешкая..." И до последнего дня моего не забуду, что первыми дружескими словами, вдруг проступившими из-под окружавшего меня тюремного дерьма, были слова Евгения Евтушенко.
"Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда..." - написала когда-то Анна Ахматова. Да. Это так. И более того...
До утра я не спал, ворочался на нарах - и многое вспомнилось мне в ту ночь, последнюю самую долгую ночь зимы 2010 года. И первая встреча с Евгением Евтушенко в уже далеком 1971-м с бессонницей на Котельнической набережной, и последняя встреча: на похоронах Андрея Вознесенского. На которых Евтушенко, еще, кажется, совсем недавно вместе с Вознесенским заполнявший слушателями стихов стадионы, сказал мне, глядя со сцены со стоящим на ней гробом в незаполненный зал Центрального дома литераторов: "Нас меньше, а их - меньше нашего".
"Нас много. Нас, может быть, четверо..." Вспоминались и стихи, и то, что за стихами. А в них и за ними - сакральное, метафизическое, прорывающее редуты материального мира в самых неожиданных местах.
В людях неистребимо человечье. Его не вытравить, не изгадить ни грязью, ни дерьмом. Оно прорастает из грязи, из-под дерьма прорывается красотой. Порывом человека к человеку. В этой неистребимости человечьего - суть поэзии Евгения Евтушенко и его самого. Неистребимо русского поэта.
А как пытались истребить! Неистребимо русских, неистребимо белорусских... В подвалах внутренней тюрьмы КГБ только в ночь с 29 на 30 октября 1937 года было расстреляно 22 поэта. В следующую ночь еще четверо... Кто-то из них, прислушиваясь к ночным звукам тюрьмы, лежал на моих нарах.
Страшная вещь - ночные тюремные звуки. Когда каждый скрип, каждый стук может оказаться последним. Об этом невыносимо думать даже сегодня. А что чувствовали они тогда?.. Да, человек ко всему привыкает, но каково оно: каждую ночь ждать, что вот сейчас, с этим скрипом, с этим звуком войдут и поведут?..
"Уходят люди. Их не возвратить. Их тайные миры не возродить. И каждый раз мне хочется опять от этой невозвратности кричать".
Пронзительность стихов Евтушенко проистекает из его пронзительной любви к людям. Это и есть его небесный дар - редкий вообще в людях и редчайший в поэтах, существах преимущественно самовлюбленных. "Если уж говорить начистоту, - написал он мне незадолго до моего ареста, - то как раз в сегодняшней не только нашей, а в мировой литературе этого-то пронзительно теплого отношения к людям так не хватает, что меня почти слезами пробило, когда ты вспоминал дорогие и мне имена..."
Евтушенко "всею кровью, хребтом" любит Россию, ее народ, ее поэзию, ее поэтов. Именно он, а не кто-то нашел в Нью-Йорке больного, уже забывшего имя свое Александра Межирова, над судьбой которого так много рыдали многие, собрал и издал его последние стихи. Именно он, а не кто-то собрал и издал антологию "Строфы века", свершив великий, неподъемный для одного человека труд, свершить который только он и был способен. И в тюрьму ко мне дошло не чье-то, а его письмо...
Он живет сегодня, преодолевая время всеобщей нелюбви. Это невыносимо трудно: любить, преодолевая. Но Евтушенко справляется. Он двужилен. Любовь дает ему невероятную мощь и силу, сравнимую с мощью и силой Маяковского: "Это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых Любовей и миллион миллионов маленьких грязных любят".
В тюрьме я боялся, что буду приговорен к пожизненному заключению или даже к смерти, когда мне сказали, будто из-за меня погибли люди, которых я призвал на площадь, чтобы протестовать против несвободных и несправедливых президентских выборов, прошедших в Беларуси 19 декабря 2010 года. Я не дошел до площади и не знал, что на самом деле случилось на ней, поэтому мучился виной. Но, увидев обрывок газеты с письмом Евтушенко, я перестал и бояться, и мучаться. Если бы из-за меня погибли люди, он бы мне не написал. И той же ночью, прислушиваясь к тюремным звукам и невольно напрягаясь каждой жилой на каждый стук и скрип, я написал ему...
Мой друг, мой брат, привет тебе, привет!
Ты руку подал мне в нелегкий час, не мешкая.
Поэт в России больше,
чем поэт -
И в Беларуси он ничуть не меньше.
Ну, вот ему и вышел укорот.
В том ничего невиданного нету.
Пророс 37-й гадючий год
Из ненависти подлецов к поэтам.
Неся кресты, терновые венцы,
Поэты, наши кровные отцы,
Шли по этапам, вешаясь, стреляясь,
А вслед им ухмылялись подлецы,
В самих себе, как в коконах, рождаясь.
Они себе цепляли ордена
И на погонах звезды зажигали...
Они украли наши времена!
Они страну у нас с тобой украли!
Украли нашу музыку, стихи,
В лай превратили речи нашей звуки,
По всем святыням расползлись, как мхи, -
Не трогайте моё! Отдайте, суки!
Пусть я кричал про то не по уму,
Пусть не туда я встрял - и мне за это
Башку отбили, бросили в тюрьму,
Но я не предал сам в себе поэта.
Поэзию не предал, видит Бог...
Одно мне душу мучает до жженья:
Какой за нами неоплатный долг!
С ума сойти! Но мы отплатим, Женя!
Не отдадим на поруг и на смех
Святое наше братство цеховое...
Мы, может быть, последние из тех,
Кто еще помнит, что оно такое.
Еще вдохнем мы терпкой густоты
Вина, стихов и, как не раз бывало,
Я выпью за Есенина, а ты,
Со мной обнявшись, выпьешь за Купалу.
И будут в окна бабочки на свет
Лететь всю ночь, и лики с небосвода
Всю ночь смотреть... Привет тебе, привет,
Мой друг, мой брат!.. Привет тебе, свобода!
25.12.2010,
внутренняя тюрьма КГБ.