Автор недавно созданной киноверсии "Бориса Годунова" режиссер Владимир Мирзоев жестко модифицировал хрестоматийную классику: снабдил Гришку Отрепьева танком, Борису Годунову выдал модный коктейль из водки с молоком, патриарха усадил на велотренажер. О

Режиссер Владимир Мирзоев Фото: ИТАР-ТАСС

Сегодня День рождения великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина.

На следующей неделе в "РГ" будет представлена недавно созданная известным режиссером Владимиром Мирзоевым киноверсия "Бориса Годунова". О том, как мы воспринимаем Пушкина сегодня, - наш разговор с автором фильма.

Российская газета: У вас Гришка Отрепьев прет к границе на танке, Борис Годунов пьет модный коктейль из водки с молоком, патриарх крутит велотренажер, в общем, весь необходимый набор, чтобы почитателям - охранителям классики возмутиться: "Что он делает с Пушкиным?!"

Владимир Мирзоев: Беда в том, что у нас почитаемое часто не читаемо. И "Борис Годунов" одно из таких непрочитанных произведений. Поскольку драма - не роман. К тому же в нашей культурной памяти возникли многочисленные подмены или (употреблю модный термин) "симулякры". Например, трагическая и прекрасная музыка оперы Мусоргского предлагает иной язык, иное измерение текста. А хрестоматийный, школьный Пушкин, который штудируется вдоль и поперек, навяз в зубах. Все эти банальные цитаты: "слышу речь не мальчика, но мужа", "еще одно последнее сказанье", "народ безмолвствует" - вспоминаем к месту и не к месту, не зная, о чем они. Например, знаменитая ремарка, рефрен отечественной политологии - "народ безмолвствует", появилась по совету Жуковского только для того, чтобы главный цензор, Николай I, не зарубил пьесу. И все равно сорок лет она не ставилась - до 1866-го. Цензура навалилась в какой-то мере и на нас.

Замысел фильма возник в 1997-м, мы хотели снять его к пушкинскому юбилею. Но продюсеров пугали возможные аллюзии: вдруг это будет сатира про "царя Бориса"? "Царем Борисом" в кулуарах называли Ельцина. Думаю, никто из этой пугливой братии не удосужился взять пьесу и прочесть ее внимательно. Работали клише, стереотипы, условные рефлексы. Не удивлюсь, если и сейчас кто-то начнет дуть на воду - ведь у Пушкина действует, страшно сказать, Дмитрий-самозванец. Все это продолжается в режиме нон-стоп, из века в век, из поколения в поколение. Собственно, об этом фильм. О дурной бесконечности, из которой мы никак не выйдем в историю. Об отлученности, отчужденности народа от своей судьбы. А вообще самый первый замысел постановки "Бориса Годунова" у меня возник, когда мне еще не было двадцати. В 1976-м, когда мы с друзьями - актерами, режиссерами, художниками - экспериментировали в небольшом подвальчике на Таганке. Одним из заветных проектов была постановка "Бориса Годунова". Мы, студенты театрального института, на полном серьезе собирались пригласить на роль самозванца Владимира Высоцкого. Он был нашим героем, безбашенным фрондером, поэтом.

РГ: У нас не так часто облекают классическое содержание в современную форму. Как вы на это решились?

Мирзоев: Хотелось напрямую обратиться к смыслам. Не ставить смягчающий фильтр в виде исторического реквизита. Это даже не осовременивание, не привычная на театре модернизация, а попытка сказать: вся история - здесь и сейчас. Обратиться к фундаментальным вещам, архетипам - эту задачу ставил перед собой и Пушкин. Здесь мы следуем за автором. Мы не пытались удивлять зрителя новизной, свежестью решений или шокировать кого-то - наши намерения были куда серьезнее. И Пушкин в "Годунове" не реконструктор истории, а настоящий поэт. В своей драматургии он, как Шекспир, смел, лиричен, роли наполнены психологией и внятной личной энергией. Наша задача была - очень бережно отнестись к авторскому замыслу, конечно, не вынося за скобки собственные мысли и чувства.

РГ: Кто-то из интеллектуалов говорил: я бы прописал современному российскому обществу, которое так любит выбирать между Толстым и Достоевским, Пушкина. Чем нам полезен Пушкин?

Мирзоев: Пушкин как творец являет пример невероятно зрелого индивидуального сознания. Отважный ум, легко вбирающий инокультурные влияния, не боящийся их, активно и резко реагирующий на любой сильный текст - будь то Мольер, Гёте или Потоцкий. Наверное, поэт может быть только индивидуалистом в высоком смысле этого слова. Чувствовать себя вершиной горы, сияющей снежной короной - иначе он не поэт.

РГ: "Ты царь, живи один!" - это сказано художником художникам.

Мирзоев: Думаю, это сказано каждому, кто хочет стать творцом собственной реальности внутри большой истории. Именно этот рецепт прописан Пушкиным. Интеллигенту, или, скажем менее пафосно, интеллектуалу, пушкинская жизнь дает еще один важный и горький урок. Я имею в виду попытку адаптации внутри элитарного круга, к которому поэт принадлежал по рождению. И тогда, и в нынешней России не надо быть "при дворе" - в любом качестве. Это надежный способ сохранить себя и свой дар. В связи с Пушкиным неизменно возникает тема гармонии, моцартианского начала, когда все со всем рифмуется, легко перекликается, когда ум с сердцем в ладах (по крайней мере, внутри текста). Это тоже редкий случай в нашей культуре. Нас ведь то и дело перекашивает: то в сторону чрезмерной прагматики, то, наоборот, захлестывают дурные эмоции. И еще один важный урок... К вопросу о национализме. Теперь это больная тема для многих. Стоит задуматься, что дети и внуки мигрантов, которые сегодня приезжают в наши города, окончат обычные средние школы, русский будет их родным языком. Они имеют все шансы стать великими деятелями русской культуры. Некоторые современники Пушкина видели в нем не вполне русского человека, эфиопа - это же позор нации, не правда ли?

РГ: Ну "арапская"-то кровь его не столько принижала, сколько возвышала. Его предок-арап был усыновлен императором. А если вспомнить, что после екатерининской эпохи приемные дети воспринимались как родные, то Пушкин в какой-то мере был одним из возможных престолонаследников. Его эфиопская кровь задавала ему скорее царственность. Поэтому, может быть, в "Годунове" он так смело поднимает тему Самозванца. Не будем забывать, что пьеса написана в михайловской ссылке, прекрасной ландшафтной тюрьме...

Мирзоев: Кабы во всех тюрьмах был такой же свежий воздух...

РГ: Да, но Пушкин с Вульфом пьют жженку и строят планы бегства за границу. Литовская граница рядом.

Мирзоев: "Литовская граница" всегда рядом. Но вместо этого он идет на гору Воронич и пишет "Бориса Годунова". Свобода выбора - важнейшая ценность, фундаментальная. И всегда она увязана в один таинственный узел с идеей нравственного компромисса, преступления. Не против закона - против своего сердца.

РГ: Свобода в паре с преступлением?!

Мирзоев: Я не уверен, что свободе противостоит рабство как социальная категория. Иногда человек неволен быть самим собой. Вот эта несвобода будет похуже. Пушкин размышляет о природе власти в России в категориях экзистенциальных. Пересечь "литовскую границу" дело нехитрое. Обретешь свободу политическую, может быть, финансовую, но будешь ли ты свободен внутри? Будешь ли верен себе, своему сердцу, своему пути. Свобода - важнейшая экзистенциальная категория, вокруг которой, как ученый кот вокруг дуба, крутятся многие пушкинские вещи. Но кот-бедняга - на златой цепи! Чем не метафора?.. А в истории царя Бориса Пушкина интересуют не столько политические интриги, сколько психология: как человек, сев на трон, потерял себя.

РГ: Главная тема фильма - легитимность власти. В век, когда власть во многом "машина управления", тема ее "легитимности" кажется осколком старого понимания природы власти как сакрального начала, идущего от Бога.

Мирзоев: Если мы участники и свидетели не только истории как серии политических метаморфоз или экономических кризисов, но и Священной истории, если мы часть большой христианской культуры - значит, для нас каждый человек - священное существо. Пусть на каждом лице только отсвет Христа, но ведь Христа. В первых строках нашей Конституции записано: источником власти в России является российский народ. Каждый человек, пришедший голосовать, не менее сакрален, чем тот, кто оказался на вершине власти. У нас не работают законы, суд зависит от сиюминутных интересов бюрократии, которая выбирает сама себя, народ оторван от принятия важнейших решений. О какой "легитимной власти" можно тут говорить? Однако если не работают ни Верховный, ни Конституционный, ни гражданский, ни товарищеский суды, остается единственный, всегда работающий - Страшный суд. Похоже, большинство населения на него и надеется.

РГ: Годунов у вас очень симпатичный. Вы, пользуясь невероятно богатой психологической клавиатурой и обаянием личности талантливейшего Максима Суханова, сознательно сделали его "эффективным менеджером"? Таким эффективным, что система доносов выглядит как способ быстро получать информацию (правда, в качестве издержек головы скручивают).

Мирзоев: К сожалению - и сам Борис об этом сокрушается, - житейская мудрость и интеллект мало что значат, когда в душе смута. Пушкинский вердикт: даже умный правитель с невероятным талантом менеджера и личной харизмой может оказаться бессилен. Если он нравственно неполноценен, если совесть не чиста, он разрушается сам и разрушает все вокруг себя. Главная ошибка, с которой мы постоянно имеем дело, - дисгармония общего и частного интересов. Антрополог Грегори Бейтсон сформулировал важнейший принцип: единица эволюции Человека - разум = индивид + окружающая среда. Причем речь идет не столько о морях и лесах, сколько о самом обществе. Любой из нас находится в сложной системе межчеловеческих связей, мы как народ составляем единое пространство. Через культуру мы связаны не только с живыми, но и с поколениями будущими и прошлыми. У российских бюрократов отсутствует инстинкт самосохранения. Только оккупационная армия могла бы оставить такой разрушительный след, какой оставляют в нашей жизни их действия. В чем причина этого убийственного эгоизма? В недоверии к государству. Вот ведь парадокс: они сами себе не доверяют, сами себя считают пропащими, перегноем для своих потомков.

РГ: Как же трагически сложен созданный вами и Максимом Сухановым Годунов! Фильм пробивает потолок собственно искусства и уходит куда-то в христианское небо умонепостигаемых смыслов - жертва спасает палача. Мы живем во времени еще облученном веком страшных и трагических жертв. Ваш фильм невероятно резонирует с этим. И мне кажется, вот как раз художниками, а не функционерами начинается работа по десталинизации, страхующая нас от повторения трагедий.

Мирзоев: Наше забвение собственной истории связано не с памятью как таковой. Столь жестокая и глубокая травма всегда вытесняется - иначе жить страшно. Общество впадает в беспамятство и не говорит о жертвах, о миллионах убиенных, потому что это настолько больно, мучительно, что начни говорить и останется только пойти и утопиться всем миром в Москве-реке. Это не проходная историческая рана, которая может быть зализана временем. Вытесненная в коллективное бессознательное, она не исчезает, но разъедает национальную психею. Многие люди не хотят помнить, что их родственники принимали участие в этом кровавом карнавале. Мы как общество не научились об этом говорить. Как, на каком языке говорить друг с другом потомкам палачей и жертв? На языке гражданской войны? Это невозможно, потому что ничего не решает и никаких узлов не развязывает. Нежелание обнажать травму - вроде бы вопрос самосохранения. Но именно вроде бы. На самом деле чтобы излечиться, об этом нужно говорить. Не для того, чтобы выйти в чисто поле и начать сводит счеты: "твой дедушка был чекистом, а мой в это время сидел в ГУЛАГе". Нет, культура должна с этим работать до тех пор, пока, наконец, не наступит подлинный мир.

РГ: Ваш Годунов не "вытеснил" убитого младенца.

Мирзоев: Поэтому он - трагический персонаж, а не просто деинтеллектуализированный правитель, наслаждающийся роскошью и полномочиями. Поэтому и для Пушкина он лирический герой . Невозможно так тонко - на уровне внутренних монологов - работать с героем, если ты с ним не отождествляешься, не сочувствуешь ему. Здесь бы я снова вернулся к теме зрелости индивидуального сознания. Когда каждый гражданин чувствует себя полноценным действующим лицом, несет ответственность за свои поступки, преступления, компромиссы, тогда и происходит общая санация. Политика, социальная жизнь, экономика не лежат, как утварь, на разных полках - всё увязано. Невозможно ждать от частного человека здравомыслия и нравственного поведения, лишая его то экономической, то политической, то исторической субъектности. Человек - это фокус, точка пересечения в круге Леонардо, в его солнечном сплетении сходятся все нити земных напряжений. И не только земных.

РГ: Когда Годунов в больном своем воображении и смутной яви ходит с убитым царевичем на руках - такое впечатление, что жертва управляет историей, а не палач. И скорость доносов тут не поможет, и прыть опричников.

Мирзоев: На протяжении всей нашей истории фатум, роковые обстоятельства играют первостепенную роль. Наверное, вам не понравится это слово, оно из арсенала другой культуры, но я его всё-таки произнесу - карма преследует многих наших правителей. Пушкинский текст нельзя интерпретировать вне метафизики. Без этого всё обернется невероятным упрощением. Другой вопрос: как убедить наших материалистически настроенных современников в том, что мир загадочен, что примитив - это иллюзия?

РГ: Художнику не надо убеждать. Луч сходится с лучом, и все само собой становится ясным.

Мирзоев: Если это отчасти получилось - я счастлив.

РГ: Как-то Римас Туминас сказал в интервью, что режиссура это своеобразный опыт власти, ее лаборатория, что она метафорически сопряжена с властью. И в самом деле, люди театра владеют искусством быть признанными.

Мирзоев: К сожалению, в театр нынешняя "система" тоже просочилась. Актеры - это как бы народ в миниатюре; живут в своем театре, как лишенцы - без права голоса. Назначенные сверху чиновники, директора и худруки, все решают без них и за них. Худсовет, как правило, фикция. Заслуженные люди, чей авторитет силен, подкупаются администрацией, заботящейся об одном - чтобы всё было шито-крыто. Деньги в конвертах рассовывают по нужным рукам. Все то же самое, что и в большой стране.

РГ: Но есть возможность обратиться к зрителю…

Мирзоев: "Дорогие зрители, спасите - нас без ножа режут"?.. Если в репертуаре найдется для тебя роль, будешь на сцене. А если попал в немилость - сиди на маленькой зарплате и без ролей. Люди, ради которых зритель приходит в театр (ведь не ради красивых глаз директора они это делают!) фантастически зависимы и бессловесны. У администрации есть свои корыстные интересы, никак не связанные с художественным уровнем спектаклей - вот и получается полный раскардаш. Дирекция тянет в одну сторону, актеры - в другую, зритель мечтает о чём-то третьем. Ситуация имени Ивана Крылова, схожая с тем, что происходит в отечестве. Надо сделать так, чтобы интересы разных групп, наконец, совпали. И в театре, и в стране. Чтобы директор и худрук работали не на себя любимых и своё начальство, а ради общественного блага. Ведь именно общество, платя налоги, финансирует искусство - отнюдь не Министерство культуры.

Пока в театрах правит шкурный интерес администрации - толку не будет, деградация смыслов и языка продолжится. Как изменить ситуацию? Сверху? - невозможно, пока в стране не решены системные проблемы. Снизу? - такие попытки периодически случаются: то в Театре Станиславского, то в Театре Маяковского. Но эти "народные бунты" не в силах изменить феодальную, архаичную и предельно неэффективную структуру репертуарного театра. В последнее время опять заговорили о контрактной системе, об "актёрском балласте", который накапливается в безразмерных труппах. Конкуренция - дело хорошее. Однако я бы советовал начать с другого конца. Конкурировать должны руководители, а определять их судьбу (продление или не продление контракта) должны не чиновники из министерства, но актёры, отдавшие родному театру десятилетия жизни. Театр - их дом, а администрация в нём - гости.

Когда дирекция озабочена процветанием театра, сразу начинается другая жизнь. Меняется атмосфера. А ведь атмосфера в театре - это самое главное. Воздух, пропитанный завистью и корыстью, губителен для людей искусства… Адекватная ситуация, например, в театре "Мастерская Петра Фоменко". Это полноценный театральный организм, не переродившийся в чудовище - один из немногих в столице.

РГ: Хочу спросить Вас о тайнах актерского подбора. В вашем фильме играет потрясающая Ольга Яковлева, и последнюю свою роль сыграл Михаил Казаков…

Мирзоев: Кастинг - это часть кинопоэзии. Включается сложная система рифм, о которых только ты один и знаешь, а зритель, может быть, интуитивно чувствует, что здесь существует какая-то тайная логика.

Ольга Яковлева сыграла Марину Мнишек в знаменитой телепостановке Анатолия Эфроса. Для меня это важная рифма. Эфрос и Яковлева - мастера, чьи работы на меня серьёзно повлияли. Было это без малого сорок лет назад, когда я носился с замыслом "Бориса Годунова". Чаще, чем в другие театры, я ходил в Театр на Малой Бронной, был на нескольких репетициях.

А с Козаковым другая история, но не менее сущностная. Михаил Михайлович тоже актер Эфроса, человек, который всю жизнь "питался" сам и активно "питал" своих зрителей и слушателей поэзией Пушкина. В его внутреннем космосе Пушкин - действительно краеугольный камень. У нас любят заклинания: "солнце русской поэзии", "наше всё", а на сон грядущий читают Маринину или Бушкова. Роль, которую я предложил М.М. - Пимен - человек культуры, интеллектуал, интеллигент. Казаков полностью соответствует этой роли - духовно соответствует.

РГ: Роль получилась осевой, "конструирующей". Убийство царевича Димитрия развернуло и вознесло судьбу Годунова, но " свернуло" судьбу Пимена, когда-то находившегося на вершине власти и ушедшего из нее после убийства младенца.

Мирзоев: Рад, что это читается. У Пимена могла быть совсем другая судьба, он не монах с юности, но он сделал свой выбор.

РГ: Отрепьев же подражает Годунову.

Мирзоев: У него есть нравственная развилка - разговор с Пименом.

В храме св. митрополита Филиппа, в котором отпевали Михаила Михайловича, я вдруг обратил внимание: на стене висит большая картина, на которой изображен молодой митрополит Филипп, увещевающий молодого же Грозного. Я был поражен случайной рифмой: лицо Грозного - это портрет молодого Козакова. Жизнь - сложнейший узор.

РГ: Но даже лица не таких известных актеров "облучают" в вашем фильме загадочностью и символической принадлежностью к большой истории.

Мирзоев: В "Годунове" много коротких эпизодов, персонажи не всегда переходят в следующие, исчезают бесследно. Перед нами стояла непростая ансамблевая задача. Решать её помогал накопленный опыт дружбы - в театре и в кино. Я предпочитаю работать с друзьями, с актёрами, которых знаю и люблю, которые чувствуют меня. Но, конечно, появились и новые лица. Например, Родион Иванов, сыгравший царевича Дмитрия, совершенно замечательный, умный, трогательный мальчик.

Кастинг - процесс загадочный. Бывает, ты уверен, что этот актер должен непременно играть эту роль, но что-то не складывается, не совпадают расписания, возникают глупые препятствия и т.п. Мой принцип - никогда никого не уговаривать. Я в этом вопросе фаталист - жду терпеливо и прислушиваюсь к своей интуиции.

РГ: Сколько времени снимался фильм?

Мирзоев: Месяца три мы готовились - самыми долгими были кастинг и поиск мест действия, а снимали довольно быстро. Я бы, конечно, хотел, чтобы у нас было не 26 съемочных дней, а хотя бы в два раза больше. Но каждый съемочный день стоит очень дорого. А у нас был минималистский бюджет. Просто крошечный. Необходимость на всем экономить загнала нас в довольно жесткий график.

РГ: Мозаика лиц иногда задает ощущение эпичности.

Мирзоев: Это произведение работает иногда как конкретная история, а иногда как метафора. Синкретизм поэтического текста позволяет совместить лирику и эпос, психологическую драму и миф.

РГ: По поводу вашего давнего творческого тандема с Максимом Сухановым было много критических инвектив: мол, расставание с постмодернистом Мирзоевым может открыть нам более психологично-сложного актера. И вот мы увидели филигранно психологичного Суханова, но опять же у вас.

Мирзоев: Эксцентричность, которую Максиму ставят в вину (как его личный брэнд или штамп), по-моему, возникает не случайно. Максиму хочется за счет наращивания формы преодолеть недостаточную яркость содержания. Если он это малокровие чувствует - в диалоге или в характере - он начинает с ним упрямо бороться.

То есть за эксцентрикой Суханова стоит не формализм, а наоборот - ощущение недоразвитости содержания, внутреннего пространства роли. Это его усилие компенсирует недостатки драматургии.
Но в случае с "Годуновым" не было таких поползновений. Потому что невероятная плотность пушкинского текста, концентрация смыслов не оставляют места для сомнений. Пушкинский текст насыщает актера полностью.

РГ: Привлекая в свои театральные и киноработы медийные фигуры, в частности журналиста Леонида Парфенова в роли верховного дьяка Щелкалова, вы создаёте неожиданную ауру.

Мирзоев: Леня - человек очень тонкий, изощренный, артистичный. Но для фильма было важно не только это. Мы, несомненно, использовали контекст, наработанный им на ТВ, его имидж телеперсоны. Это еще одна внутренняя рифма, вызывающая сложные ассоциации, поэтическая игра, посылающая привет романтизму девятнадцатого века.

РГ: Война самозванца Отрепьева на танках и с автоматами, она такая - а-ля тарантиновская, не в том смысле, что вы его адепт, а в том, что мы живем в большой культуре, и ее языки нам неминуемо знакомы. Вам был важен этот игровой, постмодернисткий взгляд на войну?

Мирзоев: Справедливое наблюдение. Именно в этих эпизодах мы старались действовать по такой постмодернистской рецептуре. Хотя сделали все не так выпукло и жирно, как планировали изначально, пригасили идею. Отчасти по техническим причинам, отчасти из-за того, что я почувствовал - не надо слишком нажимать.

РГ: Это вносит ноту некоторого отстранения?

Мирзоев: Тут тоже проявилась идея вечного времени, эскизная попытка создать собирательный образ войны. Не как исторической конкретности, а как состояния души. Как раз иронии тут у нас нет.

РГ: Вы не отправляли свой фильм на международные кинофестивали?

Мирзоев: Мы показали картину двум-трём фестивальным отборщикам. Их ответ был скорее лестным, но неутешительным: слишком русская история.

Пушкина трудно переводить. Поэзия, в принципе, плохо переводится. Метафористы еще так-сяк проходят, с грехом пополам. А как перевести пушкинскую атмосферу? Интонацию, эмоцию, растворенную в каждой буковке и запятой? Для западного сознания внятны Чехов, Булгаков, Гоголь. Хотя последнего воспринимают как автора фарсов, Чехова - как абсурдиста.

А непереводимый Пушкин вообще не присутствует в западном сознании. Опера Мусоргского, которую поют и слушают во всем мире, это другое. Думаю, проблема еще и в том, что сегодня на фестивалях не хотят видеть Россию как страну высококультурную и интеллектуально полноценную. Успех замечательного Андрея Звягинцева скорее исключение из этого правила. В основном на фестивали попадают так называемые "чернушные" картины. Россия в них - дикая, безумная, экзотическая страна - малосимпатичная антитеза европейской культуре. Вот такой фестивальный стереотип, над которым стоит задуматься…

Но мы делали фильм для нашего зрителя, это не универсальный язык для всех и каждого. Он обращён к людям, которые живут здесь и сейчас, и для которых эта материя жизненно важная.
Фестивали нужны для того, чтобы потешить самолюбие творцов, повысить статус режиссёра или актёра в некой табели о рангах. Для моего самолюбия важнее другое: я хочу, чтобы как можно больше людей в России посмотрели этот фильм.

В среду, 8 июня, в кинозале "Российской газеты" можно увидеть общественную премьеру фильма Владимира Мирзоева "Борис Годунов".